Нынешнее обсуждение поправок к нашей Конституции (с приближающимся референдумом о них) интересно прежде всего тем, какие тут кипят эмоции. И как же им не кипеть, если затронуты оказались вопросы, как на подбор вызывающие настоящие страсти. И не первый век.
Вот хотя бы «поправка о русском языке», как ее упрощенно называют… стоп, но она, вроде бы, не совсем и не столько о русском языке. Дословно так (речь о статье 68): «Государственным языком Российской Федерации на всей ее территории является русский язык как язык государствообразующего народа, входящего в многонациональный союз равноправных народов Российской Федерации» — но фактически то же значится в действующем законе о языке. То есть поправка лишь поднимает уровень защиты статуса языка до конституционного.
А новшества в поправке касаются как раз национальных языков (кстати, таковых 277): вот их статус, в соответствии с поправкой, теперь дискриминировать никак не удастся, и за Конституцией последуют опирающиеся на нее законодательные акты. Но завершает поправку финальный аккорд: «Культура в Российской Федерации является уникальным наследием ее многонационального народа. Культура поддерживается и охраняется государством».
То, что культура у нас одна на всех, и что пронизывает, скрепляет ее, делает разной, но общей язык государствообразующего народа, — это понятно. Другое дело — что значит "поддержать и охранять". Язык — его как поддерживают, как охраняют?
Ответ на это — вся наша история (правда, и история многих других народов тоже). Сколько тут эффектных эпизодов! Вот, например, адмирал Александр Семенович Шишков (1754—1841). Слушайте, этот человек участвовал в нескольких морских сражениях со шведами, командовал боевыми кораблями, потом руководил на разных должностях всем флотом, а чем вошел в историю? Борьбой за чистоту русского языка, литературными сочинениями. Был, среди прочего, спичрайтером… как бы он возненавидел это слово… императора Александра: составлял его манифесты во время грозы 1812 года.
Первые славянофильские попытки очистить русский язык от языка противника — французского — это Шишков; всякие там «мокроступы» вместо французских «галош» — это он.
И ведь адмирал не был одиночкой. Регулярные споры, переросшие в клуб «Беседа любителей русского слова» он же не сам с собой вел. Их было много — людей золотого века русской словесности, пропахших порохом и кровью, но при этом — все они красавцы, все они таланты, все они поэты (если кто-то заподозрит, что я взял этот пример из работы современного писателя Захара Прилепина «Взвод», о том, какими были зодчие русского слова той эпохи, то так и есть).
Они и в литературе были как на редутах и флешах. А с кем воевали? С молодой хулиганской порослью словесности, в том числе с неким Пушкиным. Что такое русский язык Пушкина, которым мы говорим сегодня, в отличие от русского языка XVIII века, который еле понимаем? Легкость, воздушность, множество французских и английских слов — шок, вызов, хорошо, что не на дуэль. Пушкин Шишкова и прочих то подкалывал эпиграммами, то напоминал, что ведь это герои великих войн… Но свое поколение молодых героев войн и одновременно юных словесников Пушкин привел к победе.
Язык — всегда поле битвы, бешеных страстей, хотя бы потому, что каждое новое поколение создает язык заново и для себя, в том числе для того, чтобы словами и оборотами отличаться от постылых стариков. Но потом приходит еще одно молодое поколение… И вот речь героев Василия Аксенова (это люди, сложившиеся в 1960-е годы). Да мы ведь множество слов там уже не понимаем (как «облучок» у Пушкина), потому речью тех людей, ее строем и ритмом и наслаждаемся. Как и скрытыми и открытыми цитатами, коими они уязвляли своих и прочих: о ком это, о чем?
Но тут приходит новая эпоха — и вот мы читаем Василия Звягинцева, да-да, того самого, который написал бесконечный сериал про борьбу со злыми инопланетянами «Одиссей покидает Итаку». Не Пушкин, но какие вкусные у Звягинцева 70-е годы, с их странной тягой к дефицитной еде («балык» — это, вообще, что?), с их кожаными куртками и чуть грустными женщинами… Другой век, не 60-е.
А что было бы, если бы герои Аксенова или Звягинцева встретились с героями Чехова, у которых был еще один свой русский язык («вот еще новости какие» и прочее) — и не пушкинский, и вообще ни на что не похожий? Да они бы, наверное, вслушивались в речь друг друга и получали от этого громадное удовольствие.
Удовольствие оттого, что язык — это даже не река, в которую нельзя войти дважды (берега те же, но вода уносится). Это — в случае с русским языком — и не море, а океан, любой моряк скажет вам, что океан каждое мгновение разный, и так было и будет всегда.
За свой — точнее, "свой" — язык бьются насмерть. Граммар-наци будут преследовать всех за неправильное употребление слов и особенно знаков препинания, а хулиганы — создатели олбано-бобруйского — будут терроризировать их своим "аффтар, убей сибя ап стену". Чтобы корежить язык, надо ведь для начала знать его и любить своей, особой любовью…
Все вместе — вечно живая экосреда, да попросту Вселенная. Там всегда будет драка до крови, потому что драться будут за важное, важнее не бывает: за слова, в которых наши чувства, наша история, наша культура. Государство таковую, конечно, должно поддерживать и охранять — но никогда не сможет зафиксировать это вечное движение в застывшей, мертвой, пусть даже самой правильной форме.
Потому что никакой садовник не может заставить сад замереть в стадии идеала — сад растет сам, он живой и прекрасный, то замученный сорняками и пожухлой осенней травой, то сияющий белыми цветами. И в конечном счете русский язык — это мы, разные, каждый со своим языком и своей любовью к нему.
